Олег Кашин: Петухи из дерьма и социальная шизофрения

Олег Кашин: Петухи из дерьма и социальная шизофрения

Продолжая писать письма потомкам, я с содроганием думаю о том, в каком виде предстанет перед ними наше настоящее; речь, конечно, не о роли в истории тех личностей, из которых сегодня состоит новостной поток, Бог бы с ними. Меня беспокоят как раз те слова, которые останутся от нас, и, откровенно говоря, каким бы тщеславным я ни был, я предпочел бы забвение превратному толкованию, которое кажется мне неизбежным.

Казалось бы, что может быть проще — возьми все тексты хоть Кашина, хоть Ксении Собчак, хоть Просвирнина, чьи угодно, читай их подряд, и перед тобой предстанет картина русской общественной мысли десятых годов двадцать первого века; но ведь нет, ничего не выйдет. Тексты надо будет расставить «в зависимости от», то есть прежде чем читать их, надо будет решить, кто точка отсчета, а кто фон, кто чей современник, а кто наоборот, осчастливил нас своим присутствием где-то рядом с нами. И у меня есть подозрение, что уже на этой стадии с потомками, читающими нас, приключится такой беспрецедентный, не имеющий аналогов в нашем прошлом, сбой, результатом которого станет перевернутая и перепутанная картина того мира, в котором живем мы.

Мы были первым в истории поколением публичных дневников и публичных переписок. Сейчас, в наше время, в это любят играть журналисты, переупаковывающие дневники и переписки прошлого в привычный нам формат социальных сетей. Игра многим кажется забавной, но на самом деле она отвратительна именно потому, что ее правила принципиально противоречат тем правилам, по которым играли авторы старых текстов, — они писали свои дневники, не читая при этом чужих, и писали письма друг другу, не имея в виду, что за их перепиской следит кто-то четвертый помимо почтового цензора. У нас все наоборот — свои записки мы немедленно делает достоянием широчайшего круга читателей и сами постоянно наблюдаем за тем, что пишут остальные. Тот контекст, который до нас без особых хлопот умели восстанавливать историки и исследователи, в нашем случае не нуждается в восстановлении, он весь на виду, и это производит впечатление максимальной открытости, доступности и прозрачности  — но это мнимая прозрачность и мнимая открытость. Первое, на что стоит делать поправку — то, что я назову новой неискренностью; разумеется, писание в стол отличается от писания в социальную сеть прежде всего тем, что всякий автор, сам того не желая, начинает иметь в виду, какими глазами прочитает его тот или иной его знакомый, и другой знакомый, и еще десяток незнакомых. Соблазн нарисоваться и сделаться чуть лучше, чем ты есть, если не непобедим, то, по крайней мере, труднопреодолеваем, но это полбеды; гораздо печальнее другое. Я не знаю, как это правильно описать, но представьте себе, что вы сидите на вершине самой высокой горы, над вами только облака, и под вами тоже облака, и где-то внизу, совсем далеко, другие вершины — вторая по высоте, третья, четвертая и так далее. Такое представить несложно. Представьте теперь, что те вершины, которые вы видите далеко внизу, только вам кажутся ниже, чем ваша, при этом на каждой вершине сидит какой-нибудь другой человек, и ему тоже кажется, что его вершина самая высокая, и каждый человек на каждой вершине исходит из того, что он находится выше всех. Тысячи вершин, каждая из которых выше остальных, — это было бы утопией о равенстве, если бы это не было иллюзией. Но это иллюзия, и мы все ею живем, глядя на всех остальных с позиции именно своего абсолютного морального превосходства, правоты, опыта и всего прочего. И получается совсем не равенство, а социальная шизофрения. Участниками любого спора оказываются те, кто всегда прав. Один говорит, что дважды два пять, другой — что три, и правы при этом оба. Пускай даже у кого-то дважды два будет четыре (не знаю, нуждаются ли потомки в уточнении, что именно так оно и есть — четыре, не больше и не меньше), но и он окажется правым и неправым ровно в той же степени, что и все остальные участники спора, он объективно ничем не лучше и не правее их.

Безусловная уверенность в собственной правоте обеспечивает презумпцию неправоты остальных. Представьте, каково это — жить, понимая, что все остальные всегда неправы. У нас есть целая культура, мифологизировавшая какое-то (возможно, никогда не существовавшее) общероссийское большинство, и многие считают хорошим тоном отстраиваться прежде всего от этого, гарантированно заблуждающегося большинства. В упрощенном представлении о другом ничего нового, конечно, нет, просто наше время дает невероятные по сравнению с любым прошлым возможности по демонизации этого другого — с вершины действительно плохо видно, что там происходит внизу, и потому нетрудно нафантазировать вообще все что угодно. Встречая в наших текстах слова «либералы», или «патриоты», или «леваки», или даже (это пока скорее ругательство, значащее примерно то же, что «патриоты») «вата», важно понимать, что речь идет не о настоящих либералах, патриотах или леваках, а именно о других — о тех, кто не похож на нас, о тех, чьи повадки и нравы кажутся нам чудовищными, и кого даже в принципе можно и нужно исключить из людей вообще. Возможно, когда-нибудь это станет причиной для настоящей войны или геноцида, и то, что мы живем относительно мирно, кажется мне инерцией предыдущих периодов, когда монополия на производство образа другого была или только у государства, или у государства и еще нескольких центров влияния числом не более десятка. Сейчас этих центров миллионы, и рисков невиртуального конфликта тоже во много раз больше — не могу поверить, что риски так навсегда и останутся рисками, что-то нехорошее должно случиться, но тут уж потомкам виднее.

Я пишу это письмо в те дни, когда разваливается созданная много лет назад влиятельная литературная организация. Накануне мы с несколькими знакомыми и бывшими знакомыми спорили о том, кто на самом деле начал войну на Украине. А за несколько дней до этого несколько популярных политологов (в России в наше время бывают популярные политологи!) спорили о корректности термина «гибридный режим». Спорить может кто угодно и о чем угодно, архитектура спора остается неизменной — каждый его участник смотрит на остальных с недосягаемой вершины. Если спорят двое, то это две одинаково недосягаемые вершины, если пятеро — то пять, и так далее, но это не вершины одинаковой высоты, каждая из них подразумевает свою единственность, и от этого действительно веет таким безумием, что уже вообще не имеет значения, что там с гибридными режимами (сам я не знаю, что это такое, и подозреваю, что какое-то шарлатанство), с украинской войной или с писательской организацией. Читая написанное нами, нужно иметь в виду, что каждое слово в наших текстах подразумевает, что оно произносится с недосягаемой вершины, и именно поэтому значение наших слов совсем не таково, каким мы бы хотели его видеть, и каким его могут увидеть потомки.

Недавно в Якутии местный умелец построил огромного петуха из навоза — в новогодние дни такая новость имела огромный успех, все ее обсуждали, смеялись над этим петухом. Мы болтали с моим старым товарищем, и разговор сам собой уперся в этого петуха; мы стали обсуждать наших знакомых, которые в последнее время, не выдержав всех соблазнов и трудностей, сами превратились в петухов из говна, и таких знакомых у нас набралось довольно много. А ведь нужно добавить еще и нас двоих — мы ведь тоже для кого-то петухи из говна. Так вот, это и есть ключ к общественной дискуссии России десятых: в ней все исходят из того, что все остальные — петухи из говна. Нам кажется, что вокруг нет людей, только они. Я надеюсь, потомки избавятся от этой иллюзии, но пусть они знают, что мы-то именно ею и живем.

Google Destinations - самостоятельное планирование путешествий. Подробнее о сервисе Google Destinations на нашем сайте. One Drive Space 1GB with Microsoft by Сноб